Из года в год «Текстура» преподносит пермякам российские фильмы, многие из которых невозможно увидеть на широких экранах, и после просмотра оных остается ощущение жути и щемящее чувство неизлечимой болезни российского народа. В этом году фестиваль начался «Миланой», историей о дочери бомжей. Далее зрителям показали «Шесть шотов», шесть российских короткометражек, просмотр не всех из них зрителям был легок. В пятницу суровое кино о современности на фестивале достигло апогея – был показан фильм обладателя фестивальной премии «Имя» Василия Сигарева «Волчок».

Картина повествует о гулящей матери и ее дочери, любовь которой ей в тягость. Конфликт любви дочери и нелюбви матери рождает в картине массу жестокости. После фильма состоялся паблик-ток с Василием Сигаревым. Публикуем самые интересные высказывания с обсуждения.

Эдуард Бояков: Я считаю фильм таким притчеобразным, для меня эта картина не про судьбу отдельной девочки, а про то, что мы, родители, можем сделать с нашими детьми.

Василий Сигарев: В том, что я показываю мрачную сторону жизни, меня упрекают постоянно. Это касается не только фильмов, но и пьес. У меня единственный ответ на это – кино должно быть разным. Оно может быть и таким, как фильм «Елки», и каким-то другим, и таким, как «Волчок». Если бы все российское кино было таким, как мои фильмы, я бы сам завозмущался. Оно ведь все разное, выбирайте на свой вкус. Кто-то любит темное, кто-то – светлое. Это я про пиво.

Александр Чепарухин: На мой взгляд, фильм перекликается с другим фильмом, показанным на фестивале – «По дороге в школу». Это французский фильм о нищих семьях в Кении, Индии, Марокко, но там отношение родителей и детей, отношение детей к родителям является отправной точкой для того, чтобы в итоге вся документальная история стала сплошной историей красоты и любви. О том, как дети стремятся к знаниям, о том, как они хотят быть хорошими людьми, как попадают в школу, преодолевая невероятные сложности. В России я таких фильмов не знаю. Россия интересна всему миру только этим мраком, и этот мрак существует.

Василий Сигарев: Мне кажется, это какая-то русская традиция, которой мы почему-то следуем. Видимо, мы следуем ей, потому что у нас природа такая.

Ингеборга Дапкунайте: Я не согласна. Я только в одной стране столкнулась с термином «чернуха». Нигде художественное произведение не могут называть «чернухой». Знаете, как это называется в других странах? Реализм! Это называется реализм. И он такой. Вы можете спорить, что здесь есть позитив или нет позитива. Почему-то итальянский реализм, неореализм никто не называл «чернухой». Откуда в России появился этот термин? Потому что, видите ли, мы не хотим это видеть? Что, этого нет в жизни? Это есть, и художник показал свой взгляд на это. Почему это «чернуха»?

Василий Сигарев: Недавно я узнал такую историю: женщина выбросила двух своих детей с балкона. Нашумевшая очень история, трагедия. Когда я увидел только фотографию этой женщины, я подумал, что это Медея. Меня почему-то безумно цепляют такие истории. Я вижу огромный мир, огромную судьбу, и мне интересно, что стоит за этим безумием. Может быть, стоит чем-то другим интересоваться нашему человеку…

Эдуард Бояков: Здесь есть несколько очень сложных факторов, каждый из которых действует. Во-первых, уровень официальной российской пропаганды, позитивной картинки, художественно несостоятелен. Во-вторых, художник – абсолютно зависимое существо, от него нельзя требовать какой-то пропорции, соответствия, он может только реагировать на жизнь. И то, что мы видим - какая-то форма трансгрессии или негатива – естественный ответ честного, искреннего, большого художника на позитивную картинку. Во французском символизме тоже было именно так: Рембо или Бодлер тоже занимались «чернухой», грубо говоря. Они не могли принять навязываемую государством позитивную картинку. Это естественно, что большинство художников вынуждены говорить таким образом. Они практически биологически так на это реагируют. С другой стороны, есть вещи, которые мы сами привыкли в нашей арт-хаусной фестивальной тусовке воспринимать как должное.

Василий Сигарев: Как раз вот эти два моих фильма «Жить» и «Волчок» не были ответами на навязываемое искусство, это, наоборот, было от сердца.

Николай Палажченко: Да, фильм реалистичный, но мне показалось, что в картине довольно много света и любви. Название фильма на минуточку – «Волчок», этот маленький волчок - крохотный акт любви матери к дочери, который в душе девочки раздулся до огромных размеров, был очень важным предметом. Даже эта маленькая родительская любовь очень важна. Для кого-то этот фильм мрачный, но мне показался очень светлым. Она выросла, при всех обстоятельствах, с чувством добра, она любит свою мать. Поэтому я бы не сказал, что это «чернуха». «Чернуха» - это когда скелеты ходят по улицам и трупы едят. Здесь нормальный реализм, есть добро, есть зло.

Эдуард Бояков: Фильм «Волчок» говорит о том, что родители перестают брать ответственность за детей. Если в Европе дети часто такие же чудовищные, как их родители, то в «Волчке» есть надежда, что это поколение, эти дети сохранят себя. <…> Когда картинка организована, как у Сигарева, когда есть сила в кадре, тогда у тебя остается надежда, ты отрываешься от этого погружения во мрак.

Ингеборга Дапкунайте – актриса кино и театра, председатель Совета фестиваля «Текстура»

Эдуард Бояков – режиссер, профессор, художественный руководитель фестиваля «Текстура»

Василий Сигарев – драматург, режиссер театра и кино

Николай Палажченко – искусствовед, арт-критик

Александр Чепарухин – музыкальный продюсер, член Совета фестиваля «Текстура».